В 1957 году в Липецк были приглашены мастера, среди которых был Виктор Семенович Сорокин, для организации областного отделения Союза художников. В следующем году к ним присоединились молодые выпускники училищ, в том числе и я. Конечно, мы понимали, что Сорокин исключительно талантливая личность. Но настоящей цены ему тогда не знали. Мы просто видели, что это не наш уровень, что это уровень большого мастера. Понимание Сорокина обреталось нами по мере нашего профессионального и человеческого становления.

Нами – это молодыми художниками, которые учились у него в Ельце, это Вилен Дворянчиков, Евгений Сальников, Александр Сорочкин, Виктор Королев, к ним примыкал и я, скульптор. Это была передовая группа творческой молодежи, которая активно выступала на крупных выставках страны. Мы практически ощущали на себе влияние мастера и учились у него. Я имею в виду его образно-пластический язык.

А тонкости его живописи, его колдовство с красками не всегда можно понять и, тем более, выразить словами. Но, прежде всего, мы учились у него совершенно чистому отношению к делу. Виктор Семенович ни разу на моей памяти не покривил душой своей как художник, ни разу не изменил себе ни в чем, не принес никакой жертвы материальной выгоде.

Сорокин оставался самим собой. А ведь его материальное положение было весьма скудным. Оно несколько поправилось только в последние два десятилетия его жизни.

Кроме названных художников, среда, в которой находился Сорокин, далеко не была готова к пониманию его творчества, да и сейчас мало что изменилось. Абсурдность ситуации заключалась в том, что почти каждый второй – от самодеятельных до маститых художников – прошел через Сорокина, пробуя «под него» работать. И ни разу никто не достиг результата. Это дело и безнадежное, и бессмысленное. Потому что талант, подобный сорокинскому, – это уникальное явление. Мудрость его проявления никому недоступна, кроме самого обладателя этого дара. В этом и есть загадка Сорокина: при внешней простоте – недосягаемость. Он «штучный художник», единственный и неповторимый. В этом его счастье, в этом и наше счастье, что мы жили рядом с таким мастером.

Сорокин наверное знал себе цену. Не мог ее не знать. Как не единожды рассказывали его однокашники, с которыми я имел возможность общаться на наших совместных с Виктором Семеновичем выставках в Москве, его редкий дар живописца был отмечен еще в студенческие годы. Педагог Сорокина – Сергей Герасимов восхищался его живописью. Многие уже тогда его ценили и стремились иметь у себя хотя бы небольшой его этюд. Мы не видели самых ранних работ Виктора Семеновича, и судить о них не в праве.

А вот работы, начиная с середины 50-х годов, мы знаем. Они во многом отличались от произведений последнего двадцатилетия. Я не сравниваю: лучше или хуже. Они были другими. Это были холсты, почти без фактур, более скупые по живописному выражению, более тонкие в цветовых отношениях, менее броские и эффектные. Но потом другие вещи пошли, и это было неизбежно. Меняется и поворачивается другими гранями художник, настоящий мастер. Он не мог и не должен был стоять на месте. В каждый отрезок времени это был новый Сорокин, хотя и узнаваемый. Вещи его позднего периода удивительны своей декоративностью, своими фактурами, пластической мощью. Явно видно, что эти композиции тщательно расчищены: он будто применил сито с более крупными ячейками, и пропускал через него все случайное, оставляя суть. От этого вещи становились все более цельными, и по художественному образу более ясными. Потому что мудрел мастер, потому что вырабатывал более зрелый и крупный взгляд на жизнь, на полотно, на материал.

При всей кажущейся доступности и сияющей доброте Сорокин был сложный человек. Думаю, он был значительно сложнее и глубже того образа, который он нес внешне. Да, порой казалось, что ему не хватает принципиальной точки зрения на того или другого художника, на какие-то жизненные явления. Когда в упор его спрашивали: что это – белое или красное, он избегал определенного ответа. Он не был принципиальным человеком в нашем понимании, все берег для творчества. Он был сложно устроен психически. Любил классическую музыку, ценил настоящую литературу. Виктор Семенович был по-настоящему интеллигентным человеком, только интеллигентность его не проявлялось мишурно и картинно. Она была внутри, отсюда такой удивительный вкус в его произведениях, эта тонкость в его вещах – она не берется с бухты-барахты, ниоткуда. Если нет этого от живота, не будет и в холсте. Он был философом. Я совершенно уверен. В камерной работе можно много сказать, если есть о чем. В пейзажах настроения у Сорокина не меньше чувства Родины, чем в самых емких и больших картинах. Натюрморты Виктора Семеновича для меня – это, прежде всего, музыка. Поразительно экспрессивные, потрясающие своей живописностью, они несут и радость, и красоту, и мелодическое содержание. В этом и есть философия живописи Сорокина. Он всегда казался скромным. Но в случае чего, мог напомнить – кто он и кто мы. Чувством собственного достоинства он не был обделен, если надо, вполне мог себя защитить. Но к чести липецких и большинства российских художников, которых я знаю, они относилось к Виктору Семеновичу с огромным, искренним уважением, и все его воспринимали как крупного мэтра современной живописи.

2001