Жили мы в Москве, на 1-й Мещанской, напротив Рижского вокзала, в двухэтажном собственном доме. Внизу магазин был, он принадлежал нашей семье, наверху жили дед, дядя – брат бабушки, богатый, он имел несколько домов, они сдавались внаем. Дед владел в начале века подносной фабрикой в Подмосковье. Бабушка, мать отца, была из дворян, рано умерла. Брат бабушки взял к себе моего отца на воспитание.

В семье, где вырос отец, было пятеро детей – два брата и три сестры, красивые девушки. В этом доме я и родился. Эти тетки мои двоюродные меня маленького баловали конфетами. Все они рисовали. Я оттуда стал художником. Краски я увидел лет в пять.

Моя мать была купеческого сословия, родом из деревни Бутово, под Москвой. Отец был военный, офицер царской армии, служил в технических войсках.

Я помню стол широкий, самовар. Собирались в пять часов чай пить. По два часа сидели за самоваром. Гостей встречали. На обед ели кур, я не любил почему-то, и сейчас не люблю. Ходил к рабочим во двор – у них щи, ложки деревянные, общая миска, половник. Им по лбу попадало тем, кто мясо таскал. Щи и каша гречневая, приготовленные в русской печке, такие никто не готовит сейчас.

Я был в семье старшим сыном. После меня был Лешка, на год моложе, потом Борис, на два года моложе. Самый младший брат стал рабочим, жил в Москве, умер. Другой во время войны эвакуировался с заводом в Новосибирск, там и живет до сих пор.

У нас был двор большой. Вот я выйду на крыльцо, высокое, широкое, а во дворе лошади стоят, битюги – ноги лохматые. Дрожки стояли. Лошади нужны были для перевозок товара в магазин, что на первом этаже. У отца была любимая лошадь – гнедая, немножко красноватая, очень красивая, высокая. Зимой лошадей запрягали в сани. Сани застилали толстым ярким ковром, нижним его краем укрывали ноги пассажирам.

У отца по службе был автомобиль, кажется, английский. Внутри кожаный, желтый. Меня на нем возили по Москве. В цирк на Цветном бульваре возили. Там выступал Дуров, не нынешний Владимир, а старый. Дуров был гениальный. И музыка, сейчас так не играют, под выступление этих зверушек подходила. С родителями в цирк ездили по воскресеньям.

В субботу нельзя было – ходили в церковь, к вечерне. Мать была набожная. Церковь недалеко, на нашей же улице, она и сейчас там стоит. В ней меня крестили. На большие праздники мать всегда меня будила часов в шесть. А мне неохота. «Одевайся, Витька!», – подгоняет. Она была добрая, но строгая. Красивая, в черном платье, дорогом, бархатистом, с белым воротничком, строгом. А у меня были белые кожаные ботинки. Одевался сам. Говеть надо, и воды не давали – что ты, разве можно! Шли в церковь натощак. Она солидная, как барыня, а она и есть барыня, в шляпе, в платке не ходила. Красиво. Видно, от этого и художник во мне пошел – любовался. В церкви – молись, на коленки! Потом дома – пироги, торжественно все.

У мачехи отца, очень красивая была, мы гостили тоже по воскресеньям, в деревне Шестово, это где Ленинские Горки, на реке Пахре. В верховьях Пахры деревушка стоит, такая живописная, как у Саврасова, как у Левитана – в ранних работах. По характеру я был спокойный. Один раз только распаял самовар – поставил без воды. Наказали ремнем, под какой-то большой праздник. По праздникам там были гуляния. Бабка нам давала по десять копеек. Шарманку помню – «Разлука ты, разлука, чужая сторона…». Карусели, качели, палатки с пряниками медовыми. Такие никто теперь не приготовит, ни один ресторан, рецепт потеряли. Из Москвы привозили мороженое, я любил его покупать. Мороженое и сами делали, накладывали в стаканчики. Сверху – изюм, шоколад. А вкус! Это летом.

Под Москвой есть станция Перловка, как ехать в Сергиев Посад. У родителей моих там была дача. На Рождество ставили елку. Игрушки на ней стеклянные, старинные, из белой коробки, лампочки. Под елкой Дед Мороз стоял, красный, яркий. Дарили лошадку на колесиках – за повода берешь и везешь. Пекли пироги, я любил с мясом и с капустой, с рисом и яйцами. Дача была деревянная, аристократическая, раньше принадлежала французу. Помню Крещение. Мы ездили на лошадях ночью на пруд.

В 1917 году все прахом пошло. Мать и мы заболели тифом, только мы выжили, а она нет. Отец был в то время на фронте. Он простудился и умер – так говорили. У него была папаха, я любил ее примерять, она у меня осталась на память. А офицерскую форму его мы прятали – заваруха началась.

После смерти родителей нас, детей, забрали тетки, каждая взяла по ребенку. Меня взяла тетя Надя, мамина родная сестра, она жила в Теплом Стане. Там пошел в школу. На уроках рисовал.

А брат отца жил в Москве. Он решил, что нам надо всерьез учиться, и когда мне было 12 лет, меня с братьями определили в детский дом «Суханово», это в подмосковном поместье князей Волконских. В нем сейчас Дом творчества архитекторов. Там воспитывались дети из культурных семей. Этот детский дом был один из лучших. Может, не только в России. Для нашего воспитания много значила обстановка этого имения. В ней что-то сохранилось от бывших владельцев. Воспитатели и преподаватели были из московских дворян, многие работали в Москве и у нас. Запомнил учителя музыки, который преподавал в консерватории. Первое музыкальное впечатление – «Мельник» Шуберта.

У нас в детском доме свои коровы были, лошадки свои были. Одна серая в яблоках, красивая, любила, когда ее сахаром угощали. Повезли нас в Художественный театр, не помню, какая пьеса. А перед этим – экскурсия, на кондитерскую фабрику «Красный Октябрь». Здание красное, кирпичное, пахнет шоколадом – угореть можно. Конвейер с шоколадом. Вот мы идем и ждем, пока нас угостят – скромные были ребята. Дали нам с собой шоколада.