Какая эпоха, такая и живопись
Я за десятилетие свободу почувствовал. Писать, как раньше, уже не выйдет: я уже другой. Был бы одинаковый – какая скука! Манера, техника в моих работах изменились сами собой. Если нарочно – ничего не получится. Сменилась эпоха. Какая эпоха, такая и живопись. Так всегда было. (…) Мир стал более цветным. Как будто пыль смыли. Может, я другим стал – года. Может, природа сама по-иному воздействует. Неизвестно. Природа и жизнь связаны неразрывно. Живопись – это философия, а художник – философ.
Мои работы 50-х, 60-х, начала 70-х годов отличаются от работ последних двух десятилетий. Причина – свобода. Не только внутренняя, личная. Общее состояние народа. Тогда каждый держал себя в кулачке. Свобода – в атмосфере. Это состояние невидимое, незаметное. Не кричащая свобода, а такая, тихая. Некоторые не понимают, что это такое. Меня волнует Россия. Чувствую подъем, колебания. Ненормальность. Одно уравновешивается другим. Состояние энергичное, напружиненное. Все утрясется. Пусть кто-то богатеет. Не в этом дело. Люди стали другими. Прежние времена, до перестройки – сон, похмелье. Все вяло. Тогда нельзя было вырываться в живописи – все равно не дадут. Не могу сказать, что я намеренно сдерживал себя. Нет, себя не принуждал. Просто как ощущал жизнь, так и писал.
В моих студенческих работах все, что есть сейчас, уже было заложено. Потом длительный период замедленного развития, с оглядкой на официальные требования. Я за десятилетие свободу почувствовал. Писать, как раньше, уже не выйдет: я уже другой. Был бы одинаковый – какая скука! Манера, техника в моих работах изменились сами собой. Если нарочно – ничего не получится. Сменилась эпоха. Какая эпоха, такая и живопись. Так всегда было. Теперь никто ни в чем не ограничивает художника.
Мир стал более цветным. Как будто пыль смыли. Хочется писать активно – синий, желтый. Может, я другим стал – года. Может, природа сама по-иному воздействует. Неизвестно. Природа и жизнь связаны неразрывно. Живопись – это философия, а художник – философ. Он как бы собирает что-то от природы, от людей… И это выливается в произведения.
К работе готовлюсь долго. В деталях не знаю, как, но готовлюсь. Хожу, смотрю, разговариваю и готовлюсь. Во мне вынашивается философский смысл. Какая философия в натюрморте или пейзаже? Проведем линию – это земля. Выше нее – небо, Бог, свет, радость, добро, красота. Ниже линии – ад, бес, тьма, зло, разлад, глупость. Мы стоим на земле, нужно оставаться на земле, на почве. Между верхом и низом – борьба. Побеждают небесные силы. Это и нужно показать в работе. Все зло в жизни от дураков, от них не избавишься. Но это не главное. Главное – красота. Утверждаешь красоту – борешься со злом. Цель искусства – улучшение человека. Красота спасет мир – Достоевский сказал. Только не знаю, когда это произойдет. Философия Достоевского еще не дошла до наших умов.
Как мне сейчас кажется, в 40 лет я был еще не совсем зрелым. Отношение к природе было в чем-то легкомысленное. Ну, например, есть березка. Стоит она и стоит. Так и будет постоянно. А оказывается, все меняется. Березка, да не та. Луна – тоже не та. Мудрее она что ли? Вот я смотрел в окно, гляжу – полумесяц такой и небо такое, не объяснить. Интересно… Тогда я этого не замечал. Видел, как все видят. Луна и луна. А сейчас необъяснимое воздействие. Волнение. Или сам свет такой… Большинство людей не видят света. Не видят, не восхищаются состоянием природы. Проходят мимо. Хоть старый идет, хоть молодой – не видят. Я даже удивляюсь, почему так, безразличие такое? Поэтому безразличие и везде, ко всему, к жизни. Все богатства – они пустые. Жить стоит ради красоты. Ради любви. Кто кого любит – кто кошек, кто лошадок прекрасных, все едино. В какое-то время нас разделили: лошадок на мясокомбинат отдали, машины завели, трактора. Когда косили косой – теплота какая-то была. А сейчас… Но я это опускаю, не воспринимаю.
Похожее, как теперь, восприятие природы у меня было, примерно, до тридцатого года. Не говорю, что такое же. Сейчас оно более философское, духовное. А тогда было, быть может, даже натуралистическое, но непосредственное, цельное. И вот временами оно возвращается, приходит как-то боком, само. Это когда пишешь и забываешь обо всем: какие ботинки на тебе, поел или не поел. Живопись – святое дело. Все постороннее исчезает. Потом смотришь на этюд – откуда что взялось? Но устаешь. Когда-то Архипова, певица известная, говорила, что теряет два килограмма, когда поет. И я устаю, только усталость приятная. Энергия в работу перетекает. Они ведь все греют, когда проведешь перед ними рукой. Все по-разному, но греют. Живопись живая.
Сказалась на моей работе и поездка во Францию в 1989 году. Она меня еще больше раскрепостила. Я ездил по приглашению Эдмонда Розенфельда, у него галереи во Франции и в Москве. Там я увидел другой уклад жизни. Я почувствовал, что такое свободное общество. Много дало знакомство с музеями. В Лувре работ десять Рубенса, а напротив – Делакруа, алжирский период. Насмотрелся, и мне захотелось писать обнаженных, со времен института не писал. Желтое у Делакруа так написано, никто так не брал! Курбе – охра красная, на этом построены «Похороны в Орнане». А камни! Никто так не писал. Импрессионистов посмотрел. Щукину15 памятник надо поставить за его коллекцию. Во Франции импрессионисты хуже, чем в наших музеях.
У нас такие богатства в музеях собраны – только учись. Школа художнику нужна! Школы нет, берет верх самодеятельность. Не учатся, говорят, что боятся потерять индивидуальность. А Брюллов не боялся потерять, учился. Все зависит от таланта, ремесла и любви. Если хоть одного из них нет, то получается серость, пустота. Бывает, кто-то пишет мастерски, но это холостой ход, если нет состояния, чувства. Композиция, колорит – это вопрос техники. Любой обученный художник этим должен владеть. В картине всегда должен ощущаться человек, иначе – пустое.
Сейчас я пишу с еще большим желанием, чем раньше. Утром просыпаешься. Встаешь. Смотришь в окно какая погода – и уже счастлив. А можно такой дури нагнать и быть этим закованным. Я доверяю судьбе, верю в своего ангела-хранителя. Думаю, что мне удалось реализовать свои возможности. Думаю, небесные силы заботились. Но главное – любовь: к живописи, природе, человеку, ко всему живому.