Иогансон преподавал у нас пока мы в институты не поступили. Он нас и подготовил. Когда он увидел наши работы впервые, мы ему, видно, понравились. Иначе он и не остался бы вести студию. Перспективные были. Два человека поступили в Репинскую академию, а меня, Горлова Николая и Политова Илью он взял в свою группу в Суриковский институт. Он вел тогда второй курс, так что мы сразу на второй были зачислены. Иогансон не учил соцреализму, преподавал методику Коровина, у которого сам учился. Показывал студентам свои работы – «На старом уральском заводе»… Даже этюды он показывал в рамах.

Сначала мы занимались на Кировской и на Садовой. Потом нам выделили помещение на Соколе в новом здании художественного комбината, где делали скульптурные монументы. На верхнем этаже были мастерские – Домогацкого, Иогансона, Ряжского, Осмеркина и других известных мастеров-педагогов. Эти мастера сами набирали себе учеников. Там училось поколение художников – знаменитых теперь академиков. Меня к себе в мастерскую взял Сергей Васильевич Герасимов. Ассистентом у него был Максимов Николай Христофорович. Талантливый, но не социальный. Не в почете был. У него была французская школа. В живописи – импрессионист. Человек жизнерадостный, красивый, представительный, таких женщины любят. Аристократ по натуре – фрак, бабочка… Герасимов к нам приходил раз в неделю, в остальные дни занимался Максимов. Преподавал живопись и Григорий Михайлович Шегаль. Я многому научился у педагогов. Но учился и в музеях. И сопротивлялся в работах. На меня влияли Клод Моне, Ренуар, Сезанн… Только самые ранние этюды в годы учебы, написаны в духе Коровина.

Главное, что дал институт – профессионализм. Пришло понимание живописи. Это была большая школа.

Игорь Эммануилович Грабарь, директор института, запомнился мне вдохновенностью. В последние годы он писал реалистически, строго. А по ранним вещам его мы учились разложению цвета. Он хорошо ко мне относился. Один раз за семестр у меня получилась двойка по какому-то предмету. По немецкому что ли? Ну, не полагается по всем правилам стипендия. Не дали. Не на что было поехать на летнюю практику. Чтобы заработать, мы вместе с приятелем Цвирко сделали копию картины Александра Герасимова «Ленин с Горьким в Горках». Принесли копию к Герасимову домой. Он жил важным барином. Выходит его толи помощник, толи слуга – Митька. Герасимов спрашивает откуда-то со второго этажа: «Ну, как там?». Слуга отвечает: «Пойдет!». Герасимов спустился, был в настроении, не придирался, подписал. Без подписи автора комбинат, который производил копии, не принимал работы. На полученные деньги мы поехали в Крым, в Козы, на два месяца. О Козах – особый разговор. Вот школа была! Самая лучшая.

И это благодаря Грабарю. В творчестве у нас была полная свобода. Мы жили в отдельном доме, в здании бывшего пограничного поста на горе Слон, метров 30 от моря. Встаем утром, бегом с горки вниз – и купаться, нырять под волны. Плавал я нормально. Коктебель рядом, Судак, Феодосия. В трех километрах от нас находилась татарская деревня. Люди жили там бедно, как при крепостном праве. Татарки такие красивые. Они танцевали у нас. И мы туда ходили по вечерам. Луна светит, как у Куприна. Тополя, как на пейзажах Ван Гога. Писали этюды, обнаженную модель. И двойные, и тройные постановки. Позировали балерины из Большого театра.

Это была лучшая мастерская. После Коз уже не было настоящей живописи. Зря это закрыли. Грабарь хотел там сделать постоянную базу для летних пленэров. Но времена такие пришли – Грабаря из директоров уволили.

После практики возвратились мы в Москву. На юге тепло, а тут холод. Едва добрались с Курского вокзала до Трифоновки, в общежитие – барака с печным отоплением. Все знаменитые теперь художники там жили. Понес я этюды с летней практики в институт. Все студенты показывают свое. Сидят Грабарь, Сергей Герасимов, кажется, Осмеркин, Максимов. Грабарь отметил мои работы, а ему говорят: «У Сорокина двойка по немецкому языку». А он в ответ: «Ему надо не только стипендию дать, но и заплатить за практику». И велел выставить мои этюды в вестибюле, чтобы все смотрели. А стипендию за два месяца восстановили. Написанный в Крыму пейзаж «Татарская деревня» экспонировался на всесоюзной молодежной выставке. В институте многие мои работы отбирали в методический фонд. Один натюрморт, написанный в Козах, висел в кабинете С.В. Герасимова, он тогда уже ректором был.

Работы студентов содержались без присмотра в сарае, недалеко от общежития, в него во время войны попала фугаска, и он сгорел. Но это случилось, когда мы были уже в эвакуации.